Святая дружба: Иероним и Павла, Златоуст и Олимпиада (окончание)

В прошлый раз мы видели, как расставание с Иоанном Златоустом повлияло на святую вдову и диакониссу Олимпиаду, практически отняв у нее радость жизни, сон и аппетит. Мы уловили это из писем Иоанна. То же самое можно увидеть и в сочинениях Иеронима, написанных поле смерти Павлы. Что же получается: эта привязанность была настолько сильна, что одного Бога было недостаточно? Олимпиада вообще отличалась очень сильным характером, особенно когда речь шла о борьбе, которую ей не раз приходилось вести в Константинополе с противниками Иоанна. Но ее сердце оказывается хрупким перед разлукой с Иоанном и перед его собственными страданиями, когда она не могла ничего для него сделать, несмотря на все ее усилия ради отмены изгнания. Об этом мы узнаем из писем Златоуста, например, из этого: «Как же ты говоришь, что не получаешь писем? Я уже послал тебе три длинных письма… в особенности два из них, наподобие спасительного лекарства, способны утешить всякого унывающего, всякого соблазняющегося, и привести к полной радости. Поэтому, взявши их, прочитывай непрерывно и постоянно, и ты увидишь их силу, вполне испытаешь лекарство и получишь помощь и нас известишь, что произошла для тебя от них некоторая польза. У меня готово и третье подобное им письмо, которого я не пожелал послать теперь, очень опечалившись тем, что ты говоришь: "Я собираю для себя горестные размышления и вымышляю то, чего нет", произнося слова недостойные тебя самой, за которые и сам я стыжусь и закрываю свое лицо». 

Та же самая хрупкость присуща и самому Златоусту – не только из-за того, что он вынужден терпеть изгнание, но и потому, что он не может утешить Олимпиаду. «Итак, если желаешь наслаждаться частыми письмами, то покажи нам ясно, что от этого происходит некоторая польза, и ты увидишь, как мы щедро будем доставлять их. Вот и теперь, когда оттуда пришли многие, которые могли принести нам письма, я очень измучился, не получив письма от твоей честности». «О том мы и стараемся, - пишет Златоуст из ссылки, - чтобы не только освободить тебя от уныния, но и исполнить еще большой и постоянной радости». Для него истинным утешением становится возможность утешить свою подругу и видеть ее утешенной: «Итак, радуйся и веселись, и находи утеху в твоих добродетелях, и никогда не отчаивайся в том, что мы опять увидим тебя и напомним тебе об этих словах». И вот еще: «Не суждено было мне, очевидно, и удалившись из города, освободиться от тех, кто сокрушает мой дух. Встречающиеся с нами на дороге, одни с востока, другие из Армении, иные и из других мест вселенной, смотря на нас, проливают источники слез, рыдают и сопровождают нас сетованиями во время всего пути. Я сказал это, чтобы вы знали, что мне многие сострадают вместе с вами, а и это немало значит для утешения. В самом деле, если пророк оплакивает противоположное как тяжкое и невыносимое, говоря: "Ждал сострадания, но нет его, – утешителей, но не нахожу", то, очевидно, доставляет большое утешение и то, когда имеешь сообщниками уныния всю вселенную. Если же ты ищешь и другого утешения, то обрати внимание на то, что мы, претерпев столько великих бедствий, остаемся здоровы, находимся в безопасности и совершенно спокойно подсчитываем наши разнообразные и непрерывные страдания, мучения, злоумышления, находя постоянно удовольствие в воспоминании о них. Итак, и сама обдумывая это, рассей облако уныния и постоянно пиши нам о твоем здоровье».

Корреспонденция Иоанна Златоуста из изгнания свидетельствует о больших страданиях обоих – его самого и Олимпиады, о страданиях от разлуки, и о теснейших узах дружбы. Обращаясь к Олимпиаде, Златоуст говорит о ее величайших добродетелях, с которыми его собственные добродетели, говорит он, не могут сравниться. Он убежден, что эта женщина стоит множества мужчин.

Хваля добродетели Олимпиады в разлуке с ним, Иоанн Златоуст осознает, что она хотела бы продолжать слышать его слово и видеть его лицо. То же самое желание испытывает и он сам: «Да будет тебе это утешением в ожидании, равно как и то, что мы опять во всяком случае увидим тебя, изобилующую наградой за этот подвиг, увенчиваемую и осыпаемую славнейшими похвалами. В самом деле, для любящих недостаточно одного лишь соединения друг с другом душой, они не довольствуются этим для утешения себя, а нуждаются и в телесном присутствии друг подле друга; и если это не приходит, то исчезает немалая доля радости <…> Обнаженная от тела душа, сама по себе сблизившись с другой душой, не будет в состоянии ни сказать чего-либо, ни услышать, а если я буду пользоваться телесным присутствием, то и скажу что-нибудь и услышу от любимых. Поэтому я желаю увидеть ваше лицо: там есть и язык, который издает звук и сообщает нам о происходящем внутри нас, и слух, который воспринимает слова, и глаза, живописующие душевные движения, так что при посредстве их можно лучше насладиться беседой с любимой душой».

Итак, вернемся в свете прочитанного к поставленному выше вопросу: действительно ли для каждого из этих святых одного Бога было недостаточно? И может ли любовь к человеку составить «конкуренцию» любви к Богу?

Жак Маритен говорил: «Настоящая человеческая любовь – это величайшая тайна нашей жизни, более того, это, несомненно, тайна Божественная». Используя современный язык, можно сказать, что опыт взаимности в отношениях между посвященными Богу людьми порождает узы, которых эти люди не ищут (а иногда и делают все, чтобы им воспрепятствовать) и которые в конце концов принимают как дар свыше. Этот дар принимается с благоразумием и со свободой, присущей любви: здесь агапэ не превозносит эрос, а вбирает его в себя со всей силой притягательности, которой не теряет ни мужчина, ни женщина, полностью посвятившие себя Богу в девстве или в о вдовстве. В этих отношениях связь с Богом остается приоритетом и не составляет никакой конкуренции человеческим узам. Эти святые глубоко осознают, что они принадлежат друг другу в той мере, в какой они принадлежат Богу. Эта дружба живет и плодоносит потому, что она переживается в максимальной верности собственному призванию, потому что она берет на себя риск любви и риск страдания оттого, что эти отношения непременно прервутся. Из опыта святых – Златоуста и Олимпиады, Иеронима и Павлы Римской - мы можем понять, что девство, безбрачие не означает отсутствия любви, но это означает иную любовь, не менее интенсивную, чем та, которая присуща людям другого жизненного статуса. Эта дружба представляет собой икону любви, в которой исключительные отношения открыты в наивысшей степени – в служении Богу и людям. Безусловно, такие отношения требуют мужества и большой ясности ума, искренности с самими собой и с другими, интенсивного единения с Богом, на чьей ладони написаны наши имена. Такие отношения требуют мужества пребывать в Боге, не отказываясь от своей человечности. Нередко опыт такой дружбы помогает понять собственные пределы, осознать, что наша способность любить нуждается в освобождении, но что она еще находится в пути.

Отношения между Павлой и Иеронимом, между Олимпиадой и Златоустом объединяет то, что обе четы не искали этих уз, но оказались вовлеченными в них и научились переживать их как силу для своего служения. У каждого из этих святых еще до встречи с другом была своя жизнь, в которой они достигли определенной зрелости. Эти мужчины и женщины обладали яркой индивидуальностью, каждый из четырех святых твердо стоял на своих собственных ногах и не нуждался ни в чьем плече. Быть может, именно поэтому они и сумели развить эти отношения. Несомненно, единение сердец, к которому они неосознанно стремились – ведь «не хорошо быть человеку одному»  (Быт 2,18), – происходило шаг за шагом, и оно стало возможным именно в силу девственной любви. «Трудно душе человеческой ничего не любить, необходимо, чтобы ум наш был привлечен к каким-нибудь привязанностям. Любовь плотская побеждается любовью духовной. Одно желание погашается другим. Насколько уменьшается здесь, настолько возрастает там», - писал Иероним в знаменитом Письме Евстохии.

В эпоху, о которой мы ведем речь, традиционное богословие отводило женщине подчиненную роль в порядке сотворения и равноценную с мужчиной роль в порядке благодати. Именно этот второй аспект стал определяющим для «реабилитации» женщины в христианстве, а также для «реабилитации» духовной дружбы между мужчиной и женщиной. Мы еще не раз убедимся в этом, продолжая знакомство с историей христианской святости.