Христиане в Риме I века: лицом к лицу с империей

Среди сюрпризов, которые подстерегают туристов в Ватикане, - даже во время краткого и поверхностного визита, - есть открытие одного парадокса, то есть, факта, что христианство практически родилось вместе с древней Римской империей. Евангелист Лука, представляя историю рождения Иисуса, указывает, что «в те дни вышло от кесаря Августа – то есть, от первого римского императора – повеление сделать перепись по всей земле» (Лк, 2, 1); именно для того, чтобы зарегистрироваться в послушание этого указа, еврейский плотник Иосиф, со своей беременной женой, Марией, отправился в свой родной город Вифлеем, где родился ребенок.

Первому из императоров, Августу, умершему в 14 году, наследовал Тиберий, во время правления которого Иисус был осуждён и приговорён к распятию. Последователи Иисуса вместе с Петром, как главным Его представителем, начинают публично возглашать о Его воскресении менее чем через два месяца после этого величайшего события (Деян 2, 42). После смерти Тиберия в 37 году трон переходит к Гаю Калигуле; в том же году образуется община верующих во Христа в Антиохии, наиболее важном городе в восточных провинциях империи, и в той же Антиохии ученики Господа «в первый раз стали называться Христианами» (Деян 11, 26).

Церковь, родившуюся на Востоке, и по сути, остававшуюся в неведении для первых трёх императоров, настигло преследование во времена правления четвертого, Клавдия, пришедшего к власти в 41 году. В 49 году Клавдий высылает из Рима «иудеев, восставших по наущению некоего Хреста (Христа)», как довольно невнятно рассказывает римский историк Светоний: Judaeos impulsore aracol assidue tumultuantes Roma expulit (Жизнь Клавдия, 25); один из этих беженцев станет другом Павла в Коринфе: это «некий иудей, именем Акила, родом Понтянин, недавно пришедший из Италии, с Прискиллой, женой его, – потому что Клавдий повелел всем Иудеям удалиться из Рима» (Деян 18, 2).

Пятый император, Нерон, который сменил Клавдия в 54 году, усиливает преследование, налагая жестокие наказания на христиан, считавшихся «приверженцами нового и зловредного суеверия», как писал всё тот же Светоний (Жизнь Нерона, 16). Именно Нерон предаст смерти как святого Павла так и святого Петра примерно в 64 году: Павла на дороге, ведущей из Рима в приморский город Остию, Петра в римском цирке, построенном Калигулой и увеличенном в размерах по приказу самого Нерона.

Мы не знаем, когда новая вера пришла в столицу римской империи, но, должно быть, очень быстро, если уже в 49 году число верующих было такое, что привлекло внимание императора.

Из фразы Светония мы понимаем, что «беспорядки», которые беспокоили императора Клавдия, были внутренними, исходившими из местной еврейской общины, первой волны верующих во Христа, и которые были частью болезненного процесса дифференциации тех, кто принял Иисуса как «Христа», Мессию и Искупителя, ожидаемого иудеями, от тех, кто отказывался верить в Него.

Однако «иудейская община» вовсе не подразумевала некую закрытую группу: Акила был родом из Понта, расположенного на берегу Черного моря (Деян 18, 2), а апостол Павел происходил из Тарса на южном побережье современной Турции. Это говорит о том, что в плавильном котле наций и рас, каким был Рим, ранняя христианская община должна была являться почти что микрокосмосом империи, которая её преследовала. Кроме того, апостол Павел был горд, что родился римским гражданином (Деян 22, 27-29), и, собственно, сама империя, – с её превосходной сетью дорог и эффективной почтовой системой, – делала возможными непрерывные перемещения и послания святого Павла и других миссионеров новой веры.

Несмотря на изгнание по указу императора Клавдия, римская христианская община быстро восстановилась, настолько, что, когда Павел пишет к ней своё послание, приблизительно в 57 году, он может приветствовать – среди многих друзей и знакомых – также Акилу и Прискиллу (Приску), по-видимому, вернувшихся на свою вторую родину (ср. Рим 16, 3). И когда, вскоре после этого, апостол с двумя спутниками высадился у берегов Италии, направляясь в Рим, «тамошние братья, услышав о нас, – пишет Павел, – вышли нам навстречу до Аппиевой площади и трёх гостиниц» (Деян, 28, 15).

А что же Пётр? В одном из древних текстов говорится о его прибытии в столицу в 30 году, практически почти сразу же после Пятидесятницы, но это маловероятно. Историк Евсевий, писавший в четвёртом веке, сообщает о том, что апостол Пётр прибыл в Рим в 42 году; в таком случае он был бы одним из «изгнанных» при Клавдии в 49 году. Другой христианский писатель четвёртого века, Лактанций, находится, пожалуй, ближе к истине, утверждая, что Пётр пришел в Рим только в царствование Нерона, а следовательно, не ранее 54 года. В любом случае, можно быть почти уверенными в том, что Пётр, как и Павел, во время его приезда в столицу, нашёл общину верующих уже действующей, возможно, многочисленную, с космополитическими характеристиками, упомянутыми выше, но также и с определённой культурной самобытностью, которой можно дать определение вполне римской.

Рим тогда отличался от того, каким он станет после пожара 64 года. Большинство из памятников, которые мы сегодня связываем с древней столицей, не были еще построены.
Колизей, например, будет возведён только при Веспасиане в конце первого века, в то время как Пантеон (в его нынешнем виде) – при императоре Адриане во втором веке. Но были и другие здания, достаточно пышные, чтобы произвести впечатление на посетителей даже из крупных провинциальных центров, таких как Антиохия: например, Петра, который приехал в Рим из этого города, где он в течение нескольких лет возглавлял христианскую общину.

В дополнение к многочисленным храмам официального культа, гражданским базиликам, портикам и древнему форуму с залом Сената, в середине первого века Рим изобиловал театрами и цирками. Жажда зрелищ восходит к эпохе Республики, и самый большой из цирков, называвшийся именно Circus maximus, функционировал ещё в четвертом веке до нашей эры. Множество новых структур, предназначенных для общественных развлечений, были построены в период с конца Республики и правления первого императора, Октавиана Августа, на обширной равнине на севере древнего городского пространства: на так называемом campus martius, то есть, «Марсовом поле», которое в республиканскую эпоху использовалось для военных учений и кавалерии. Эти театры, наряду с другими новыми монументами на Марсовом поле – Алтарь мира, солнечные часы и Мавзолей Августа – составляли практически новый монументальный квартал, сверкающий мрамором и украшенный статуями.

Римские театры были огромны. Старейший, театр Помпея - около современного Кампо деи Фьори - открытый в 55 году до нашей эры, имел зал около 150 метров в диаметре и сцену в 90 метров. Театр Бальбо (руины на улице Paganica), открытый в 13 году до нашей эры, имел диаметр 90 метров. Театр Марцелла, к северу от Капитолийского холма, открытый в 13-м или, может быть, 11 году до христианской эры, был высотой в 33 метра, диаметром зала 130 метров и вместимостью до пятнадцати тысяч зрителей.

Ещё более грандиозными были структуры, использовавшиеся для забегов лошадей и колесниц: Цирк Flaminius, разрушенный при Августе, имел размеры 400 метров на 260, а ипподром Circo Massimo (Большой цирк) достигал невероятной длины 600 метров, при ширине 200! Источники в четвёртом веке говорят о вместимости 385.000 мест в цирке Массимо, и, хотя мы считаем эту цифру преувеличенной, однако, трезвый расчет подсказывает, что в нём помещалось не меньше четверти миллиона человек. Для сравнения, цирк Калигулы и Нерона на другом берегу Тибра, где в настоящее время расположены площадь и базилика Святого Петра, казался мелочью: всего 323 метров на 74! Эти колоссальные сооружения, с неопровержимой авторитетностью провозглашали мощь империи и её способность привлечь несметные толпы людей к определённой точке слияния, являются частью опыта ранней Церкви Рима.

Хотя обращенные в новую веру не должны были быть завсегдатаями театра и цирка, они, конечно, не могли не знать о той притягательности, которую эти места оказывали на их современников. Это означает, что не только идея великолепных пространств коллективной жизни, но и идея зрелища – собрания, чтобы вместе с другими видеть событие, которое объединяет множество через эмоции, разделяемые тысячами и даже сотнями тысяч людей – была частью культурного и человеческого багажа ранней Римской Церкви.

О. Тимоти Вердон