2014-11-18 12:34:46

Иисус. Тело и лик в искусстве


В Турине, где веками хранится и почитается большое полотно, известное как Плащаница, естественно размышлять о теле и лице Иисуса. Плащаница подчеркивает убеждение, что Иисус действительно жил и умер, но также призывает зрителя поверить в то, что Он воскрес. Она, по сути, является знаком Его перехода к новой жизни, саваном, оставленным в момент воскресения.
Возможность существования подобной реликвии особенно знаменательна для искусства, потому что подтверждает возможность увидеть и представить себе человека, который называл себя Сыном невидимого Бога Израиля. Святой Иоанн Дамаскин писал в восьмом веке, упоминая о библейском запрете на любое изображение божества: "Бестелесный и не имеющий формы Бог никогда не был изображаем никак. Теперь же, когда Бог явился во плоти и жил с людьми, я изображаю видимую сторону Бога", то есть человека-Иисуса. Живший в контексте запрета на изображения со стороны византийского императора иконоборца Льва III, этот автор – родившийся христианином в Дамаске, находившемся тогда под мусульманским контролем – увидел связь между богословской догмой воплощения и церковном использовании образов, прежде всего тех, на которых изображён Сам Иисус.

Выставление Плащаницы демонстрирует преемственность этих идей в Cредневековье и в современности. Она приковывает внимание к человеку Иисусу, чье тело и лицо, как полагают, запечатлелись на этом полотне, подсказывая, как художники и скульпторы разных веков должны изображать Его.
Христианство всегда изображало тело в свете его собственной идеи о человеке. В отличие от языческих мифов, которые представляли богов со всеми недостатками людей, иудео-христианская библейская культура утверждает, что человек должен стремиться к совершенству Бога, и, прежде всего, к Его милосердности. "Будьте милосерды, как и Отец ваш милосерд", сказал Иисус (Лк 6,36), и это типично человеческое милосердие имело особый телесный компонент. Уже в Ветхом Завете, многие из слов бестелесного Бога показывают, что Он чувствителен к невзгодам бедняка. В том же духе, Иисус описывает, как, во время Страшного суда, Сын Человеческий вознаградит тех, кто заботился о телесных нуждах своих ближних: "Алкал Я, и вы дали Мне есть; жаждал, и вы напоили Меня; был странником, и вы приняли Меня; был наг, и вы одели Меня; был болен, и вы посетили Меня; в темнице был, и вы пришли ко Мне" (Мф 25, 35-36).

Для тех, кто верит в Него, Иисус, Сын Божий, стал тем бедным, чью одежду, взятую в залог, следовало возвратить до наступления темноты: голодным, жаждущим, отвергнутым, бездомным, нагим, которого нужно было одеть. Епископ Макарий, греческий богослов четвертого века, говорит: "Землепашец, готовясь обрабатывать землю, выбирает подходящие орудия и одевается сообразно предстоящему труду. Так и Христос, Царь Небесный и истинный землепашец, взял человеческое тело, и, неся крест как орудие труда, вспахал засушливую и невозделанную душу, расчистив её от шипов и терновых зарослей злых духов, отделил плевелы зла и бросил в огонь всю солому грехов. Он обработал её так древом креста, и насадил в ней восхитительный сад Духа. И сад этот производит всякого рода сладкие и изысканные плоды для Бога, господина его".
Итак, образ Божий, созерцаемый в многострадальном теле Иисуса, подразумевает эту динамику очищения и роста. Это также подразумевает процесс, в котором человеческий субъект открывает и постигает себя, как это подсказывает один из Отцов Церкви, Пётр Хризолог, когда он представляет себе распятого Иисуса, призывающего верующих видеть нравственный смысл своей жизни в Его принесённом в жертву теле. "Созерцайте во Мне ваше тело, ваши члены, ваше сердце, вашу кровь, говорит нам Иисус. O безмерное достоинство христианского священства! Человек стал жертвой и священником для самого себя. Он не ищет вне себя того, что он должен принести в жертву Богу, но несёт с собой и в себе то, что он жертвует. Будь же, человек, жертвой и священником, соделай сердце твоё жертвенником, и представь своё тело с твердым упованием на жертву Богу. Бог ищет веры, а не смерти. Он жаждет молитвы твоей, а не крови".

Эти цитаты полезны для понимания концепции телесности и личности, разработанной на протяжении веков через образы Иисуса: идея тела как вместилища достоинства, присущего человеческой личности, – «священнической» способности принести себя в жертву, – и лица, как зеркала сознательной свободы. Созерцая произведения на сюжеты Нового Завета, сегодняшний зритель смотрит на Иисуса глазами тех мужчин и женщин, описанных в Новом Завете, для которых тело и лик Иисуса были местом удивительных, даже скандальных, открытий.
Например, когда Иисус вернулся из пустыни в свои родные места, в Назарет, и в синагоге читал вслух мессианские стихи Исаии, евангелист Лука рассказывает, что "глаза всех в синагоге были устремлены на Него» (Лк 4,16 -24). Потому что к словам Исаии Иисус добавил другие слова, неожиданные и, несомненно, непонятные для присутствовавших:
"Ныне, – сказал Он, – исполнилось писание сие, слышанное вами". Глаза присутствующих были устремлены на него, на Его тело и лицо, потому что его утверждение "Ныне исполнилось писание сие" обязывало их связать древние обетования о будущей благословенной эре с этим молодым человеком, сидящим среди них: с Ним, как с физическим присутствием, с Его телом, с выражением на Его лице. "Не Иосифов ли это сын?", – спрашивают они друг друга, изумляясь, не способные видеть в Иисусе больше, чем они думали, что знают, так что Он комментирует: "Никакой пророк не принимается в своем отечестве".

Об аналогичном случае, но гораздо более драматичном, повествуется в шестой главе Евангелия от Иоанна. Через два дня после чудесного умножения хлеба и рыб, чтобы накормить огромную толпу, Иисус объясняет, что истинным хлебом, предлагаемым Отцом человечеству, – хлебом, сходящим с небес, – является Он Сам. И тогда слушатели ещё раз спрашивают друг друга: "Не Иисус ли это, сын Иосифов, Которого отца и Мать мы знаем? Как же говорит Он: я сшел с небес?". Но Он настаивает: «Я хлеб живый, сшедший с небес; ядущий хлеб сей будет жить вовек; хлеб же, который Я дам, есть Плоть Моя, которую Я отдам за жизнь мира". И далее: "Если не будете есть Плоти Сына Человеческого и пить Крови Его, то не будете иметь в себе жизни. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь имеет жизнь вечную, и Я воскрешу его в последний день. Ибо Плоть Моя истинно есть пища, и Кровь Моя истинно есть питие. Ядущий Мою Плоть и пиющий Мою Кровь пребывает во Мне, и Я в нем. Как послал Меня живый Отец, и Я живу Отцем, так и ядущий Меня жить будет Мною".
Евангелист Иоанн описывает негодование слушателей на эти слова, и как "с этого времени многие из учеников Его отошли от Него и уже не ходили с Ним", и их не трудно понять, потому что Иисус требовал, чтобы они рассматривали Его тело как пищу, а также Его лицо: "Воля Пославшего Меня есть та, чтобы всякий, видящий Сына и верующий в Него, имел жизнь вечную; и Я воскрешу его в последний день".
Многие произведения искусства появились из вдохновения этими словами и стали великолепными украшениями алтарей, где тело и лик Иисуса, изображенные художниками, можно созерцать в непосредственной близости от хлеба и вина Евхаристии, тела и крови Господа.


Истинные шедевры на сюжет воскресения таких художников, как Донателло, Мантенья, Беллини, Джорджоне, Корреджо, Веронезе, Тинторетто, Рубенс, а также изумительное деревянное Распятие, созданное Микеланджело для флорентийской базилики Святого Духа, дают возможность понять, с какой глубиной проникновения созерцали зрители тех времён тело и лик, считавшиеся "истинно есть пища" и "истинно есть питие"; тело и лицо, приняв которые, они преобразуются даром "вечной жизни". Это опыт, который, пожалуй, в полной мере доступен только вере, может быть представлен также тем, кто не верит; или, скорее, должен быть представленным, потому что он представляет собой обычный контекст понимания таких произведений искусства, неотъемлемой составляющей их послания.
В изображениях, связанных с Евхаристией, как и в совершении самой мессы, верующий ищет что-то еще помимо того, что видит, и каждый образ, связанный с обрядом, он представляет себе как "епифанию" и "апокалипсис", как проявление и откровение будущей трансформации. Произведения искусства в местах поклонения просвещают ожидание христиан, и в персонажах и событиях, которые они иллюстрируют, священные образы представляют собой своего рода отражение Образа, Иисуса Христа, в Которого надеются быть преобразованными верующие.
В конце Средневековья, в эпоху Возрождения и барокко в западном искусстве тело и лицо человека снова становятся основным носителем смысла. Эти изобразительные элементы, усовершенствованные греками за пять столетий до Христа, были сначала отвергнуты зарождавшейся христианской культурой, которая языческому натурализму предпочла менее двусмысленный язык, с телом, представленным как символ и с лицом, преображенным верой. Этот отказ от телесности и личности, который также отражал суровое христианское суждение об аморальности и индивидуализме языческого мира, был одной из причин потери интереса к телу и лицу, как объекту искусства между пятым и одиннадцатым веками.

Именно эта новая духовность, сосредоточенная на человеке, – духовность францисканского свойства двенадцатого и тринадцатого веков, – привела к повторному открытию греко-римского искусства, столь подходящего для описания тела и эмоций. Благодаря этому новому диалогу с древней языческой цивилизацией, европейское христианство выработало также другие отношения с историей, в которой ценности, считавшиеся подготавливающими к вере в Иисуса, будут рассматриваться как компоненты единого откровения, вверенного человеку независимо от его культурного и религиозного происхождения.
Центральным содержанием этого единого откровения является само человечество, узнаваемое в красноречивой красоте и уязвимости тела, в боли и радости, написанных на лице; доказательством легитимности этого откровения является убеждение в том, что Сын Божий стал человеком.
Многие произведения также подсказывают нечто об иконографической насыщенности, характерной для католических церквей в прошлом. Это изобилие образов придавало духовидческий характер этим местам, где изображения Христа, Марии, и святых придавали человеческий интерес к личностям и событиям, о которых говорится в Священном Писании и Предании, предлагая такое полное погружение, что верующий чувствовал себя в окружении фигур и участником событий, членом единого общения святых и частью единой истории спасения.

Тем не менее, предметом эстетического опыта, как и культурного опыта, остается человек. Именно к нему и к его телесности говорят цвета и формы. Искусство, которое показывает Христа – вместе с истинными "зеркалами Его Евангелия", такими, как Плащаница – призывает созерцать Христа, Который формируется в нас, упование славы, красоту вечной жизни. И в Нём, зная и любя Его, мы наконец поймём также телесный смысл нашей жизни, нашей плоти, привязанностей, воспоминаний и крови, Его и нашей, каждого человека, который был предан, принесён в жертву, убит. И капли крови на Плащанице станут Красным морем, через которое Христос ведёт нас в землю обетованную.

(О. Тимоти Вердон)


При использовании материалов ссылка на русскую службу Радио Ватикана обязательна.













All the contents on this site are copyrighted ©.