2014-02-11 12:23:24

Кард. Джанфранко Равази: "Богословие, самая прекрасная и самая рискованная наука"


В 1998 году Папа Иоанн Павел II посвятил свою энциклику Fides et ratio биному, имеющему важнейшее значение не только для истории богословия, но и для культуры в целом. Впечатляющим было начало энциклики, открывавшейся образом летящей в небе божественной тайны на крыльях веры и разума.

Эта тема особенно близка также Бенедикту XVI, который много раз рассматривал ее и давал ей толкование в своих трудах, иногда привязывая ее к знаменитому отрывку из Послания к Евреям, согласно которому "Вера есть осуществление ожидаемого и уверенность в невидимом" (11, 1)

Вера, следовательно, имеет свой собственный "фундамент", который является данностью и откровением. Но этот фундамент требует анализа и рациональной аргументации (Вульгата называет это argumentum, а Данте приводит его в своем пересказе: "Она - основа чаемых вещей / и довод для того, что нам незримо", Рай, XXIV 64-65).
Но наша задача здесь заключается не в том, чтобы провести подробный анализ этой связи, ни тем более в том, чтобы очертить ее исторический путь, охватывающий всю западную цивилизацию на протяжении почти двух тысячелетий. Касаясь этой темы, мы бы хотели лишь заставить выйти на авансцену некоторых персонажей культуры, с их непосредственными и не нуждающимися в доказательствах свидетельствами и соображениями.

Как писал в 1928 году в одном из своих писем к сотрудникам Итальянской федерации католических университетов (FUCI) Джованни Баттиста Монтини, будущий Папа Павел VI: "Милосердие и истина – не враги, как не являются врагами наука и вера, человеческая мысль и мысль Божественная, – искусственный плод критической умственной деятельности человека и высшая мистическая простота Бога".

Для большей ясности можно образно прибегнуть к символике музыкального дуэта, в котором даже крайнее различие голосов (бас - сопрано, например) могут сосуществовать, создавая гармонию, не соперничая для этого друг с другом и не жертвуя ради этой гармонии своим тембром. «Верить» и «понимать» – это два разных глагола, но они не противостоят друг другу. Этот контрапункт – одновременное сочетание нескольких мелодических линий – особым образом осуществляется в плоскости встречи между верой и наукой.

Признание достоинства и важности обоих путей познания, – что найдет обобщенную формулировку в аббревиатуре Noma (Non Overlapping Magisteria), то есть «непересекающиеся магистерии» веры и науки, предложенной американским ученым Стивеном Гулдом, – было поддержано самыми авторитетными голосами.
Исходя из отныне знаменитого афоризма Эйнштейна в автобиографической книге Out of my Later Years (1950 ): "Наука без религии хрома, религия без науки слепа", Иоанн Павел II писал по случаю столетия со дня рождения этого ученого (1979): "Острая критическая мысль очищает религиозную жизнь от всяких мирских представлений и суеверных пережитков".

В самом деле, это очевидно, что именно эпистемологическому статусу науки свойственно определять сцену бытия и существования, то есть, "феномен", в то время как вера – через богословие и философию – занимается вопросами, связанными с главным основанием реальности. Вопросу науки "как?" сопутствуют вопрошания религиозного размышления и духовной мудрости "почему?", "какой в этом смысл?". Этот второй путь – хотя и проходящий по разным каналам – сопровождается также искусством, поэзией, самим опытом любви.
Еще Эйнштейн признался, что для него "cамое прекрасное и глубокое переживание, выпадающее на долю человека, — это ощущение тайны. Оно лежит в основе подлинной науки. Тот, кто не испытал этого чувства, кого уже не охватывает благоговение — практически мертв. Эта глубокая эмоциональная уверенность в существовании высшей разумной силы, открывающейся в непостижимости Вселенной, и есть моя идея Бога».
В этом смысле также понятно то, что писал Чехов в своих записных книжках: " Когда хочется пить, то кажется, что выпьешь целое море, - это вера; а когда станешь пить, то осилишь от силы стакана два, - это наука". Именно такие метафорические представления помогают нам сфокусироваться на двух других компонентах диалога между верой и разумом.

Первый компонент заключается в следующем: богословие и философия, конечно, являются двумя "непересекающимися" путями познания, но это не запрещает им вести диалог. Оба пути, в сущности, имеют общий объект своих исследований (человек, бытие, Вселенная), и нередко одно и то же лицо является одновременно и верующим и ученым.

Как отметил философ науки Михал Хеллер, "есть определенные типы утверждений, которые позволяют перейти из области экспериментальных наук в сферу философски, не смешивая уровни", и более того – с плодотворными результатами (вспомнить, хотя бы, о том вкладе, который внесла философия в науку относительно категорий времени и пространства).

Следовательно, различие, но не разделение, как подчеркивал Иоанн Павел II в письме 1988 года, адресованном директору Ватиканской обсерватории: «Диалог между наукой и верой должен продолжаться и расти вглубь и вширь. В этом процессе мы должны преодолеть всякую регрессивную тенденцию, ведущую к одностороннему редукционизму, к страху и самоизоляции.

Крайне важно, чтобы каждая дисциплина продолжала обогащать, развивать и бросать вызов другой, чтобы быть более полно тем, чем она является, и внести свой вклад в наше видение того, кто мы есть и куда мы идем». "Феномен" и "фундамент" не являются независимыми друг от друга, и настаивают на одной и той же реальности; опыт и трансцендентность – это разные уровни, но они не изолированы друг от друга и не лишены возможности сообщаться между собой.

Тем не менее, к сказанному следует добавить второе рассуждение. Вера имеет свою специфику и самобытность, она предлагает нечто другое, чем наука, и ведет дальше. Мартин Хайдеггер в своем труде Тождество и различие (1957) справедливо утверждал, что «перед богом философов человек не может ни молиться, ни приносить жертвы. Он не может пасть перед ним на колени в священном трепете, ни петь, ни танцевать". Такое божество, подобное недвижимому двигателю Аристотеля, конечно, не имеет ничего общего с Богом-Любовью христианства, и больше того – оно даже не связано с явившим Себя на Синае Богом-личностью «Я есмь», свойственным ветхозаветной вере; и тем более его невозможно отождествлять с воплощением, типичным для христианской веры.
В этом свете важны, по крайней мере, три труда того великого ученого и верующего, каким был Паскаль. Первый содержит предупреждение касательно метода: "Две крайности: зачеркивать разум, признавать только разум" (н. 253, издание Brunschvicg). Это утверждение соответствует тому, что мы до сих пор утверждали.

Второй труд Паскаля касается различного подхода к двум типам познания: "Если дела человеческие надо понять, чтобы любить, то дела Божьи, наоборот, надо любить, чтобы понять".

На практике философский бином выглядит так: "понять и поверить", в то время как богословский – "уверовать и понять", т.е., как писал св. Августин, credo ut intelligam.
Паскаль продолжает в своем Рассуждении о любовной страсти, из которого мы взяли это утверждение: «Человек рождается, чтобы думать, так что нет ни одного мгновения, когда бы он этого не делал…Великая и чистая душа любит горячо и ясно видит то, что она любит». Поэтому истина и любовь должны пересекаться и последнее слово остается за любовью, как и был убежден св. Павел (ср. 1 Кор 13, 13).

Переходим, таким образом, к третьему труду французского философа, безусловно, самому известному и наиболее цитируемому. Это Мемориал, озаглавленный Огонь, который Паскаль, с 31 года до своей смерти в 1662 году, когда ему было всего тридцать девять, носил с собой на листе, пришитом к подкладке камзола: "Бог Авраама, Бог Исаака, Бог Иакова, не философов и ученых. Уверенность, определенность. Чувство, радость, мир. Бог Иисуса Христа. Мой Бог и ваш Бог. Твой Бог будет моим Богом. Забвение мира и всего, кроме Бога. Его можно обрести только путями, указанными Евангелием".
По словам Хайдеггера, это Бог, с Которым можно встречаться, к Которому можно говорить и петь, Бог, в Которого можно верить. Именно поэтому миссия теолога является особо деликатной, поскольку он вынужден стоять на гребне между верой и разумом.

В заключение посвятим образу богословия два портрета. Первый портрет несколько ироничен и взят из книги «Райские хижины. Интервью с Богом» Гильбера Ле Муэля: "Ну да, даже в раю есть богословы. Им тоже нужно дать возможность лично убедиться в том, насколько они ошибались. Иначе это было бы несправедливо. Каждый должен иметь свой шанс, в том числе и богословы. И им будет прощено многое, потому что они во многом ошибались".
Второй – это автопортрет, нарисованный одним из величайших богословов ХХ века, Карлом Бартом, который во «Введении к евангельскому богословию» писал так: "Богословие является самой прекрасной из наук, единственной, которая затрагивает ум и сердце, обогащая их, которая максимально приближена к человеческой реальности и бросает яркий взгляд на истину. Но она является также самой сложной и подверженной рискам; в ней легче всего впасть в отчаяние или, что еще хуже, в высокомерие; богословие, больше чем любая другая наука, может стать карикатурой на себя".



При использовании материалов ссылка на русскую службу Радио Ватикана обязательна.








All the contents on this site are copyrighted ©.